Как и в других сферах, в биотехнологии наилучший способ охраны авторских прав и необходимую законность обеспечивает патентование. Кроме того, патенты как доказательство важности проделанной работы нужны компаниям, вкладывающим деньги в биоиндустрию. К июню 1980 г. сотни работ были направлены в Бюро патентов и торговых марок США для патентования.

16 июня 1980 г. Верховный суд США пятью голосами против четырех утвердил решение трибунала о выдаче патента Ананде Чакрабарти («Дженерал электрик») на создание бактериального штамма рода Pseudomonas, способного разлагать нефть. Штамм может быть с успехом применен в борьбе с последствиями утечки нефти. Заявка на патент была сделана ученым еще в 1972 г. Хотя Верховный суд и наделил конгресс правом внести поправки в свое решение и даже запретить патентование живых организмов, если конгресс сочтет это разумным, вынесенное решение устранило существенную помеху на пути промышленного использования результатов лабораторных исследований. Более того, оно позволяло надеяться на быстрый прогресс в биотехнологии, несмотря на то что, бактерия, выделенная Чакрабарти, была сконструирована не методами генной инженерии, а традиционными приемами селекции микроорганизмов. Официальные представители биотехнологических компаний сочли решение Верховного суда важным шагом в сторону, гарантирующую патентование открытий, сделанных методами генной инженерии. В противовес им некоторые американские ученее, работающие в области фундаментальных исследований, полагали, что подобная патентная политика приведет к росту секретности, которая и так окружает работы, проводимые в наиболее продвинутых генно-инженерных лабораториях.

Патент, данный Стэнли Коэну из Медицинской школы при Станфордском университете, и Герберту Бойеру из Калифорнийского университета в Сан-Франциско, которых по праву считают пионерами генной инженерии, был зарегистрирован 2 декабря 1980 г. под № 4237224. Заявка, поданная 4 января 1980 г., частично перекрывала три предыдущие заявки от 1974, 1976 и 1978 гг. В патенте описывались методы поддержания чужеродных генов в различных микроорганизмах и подчеркивалась роль плазмидной и вирусной ДНК как автономно реплицирующихся элементов, в которые можно встроить чужеродные гены, экспрессия которых желательна для экспериментатора. Заявители отмечали, что их способ представляет собой удобный и эффективный путь введения в микроорганизмы генетической информации, необходимой для получения нужных нуклеиновых кислот и белков, среди которых могут быть ферменты, представляющие медицинский и коммерческий интерес. В приложении к патенту указывались возможные области применения, в том числе получение лекарств, азотфиксация, процессы ферментации, модификация пищевых продуктов. Патент защищал три этапа получения рекомбинантной плазмиды, ее использование для трансформации бактерий, репликацию и транскрипцию в этих бактериях. Эти методы применимы к одноклеточным организмам, как к объектам, которые проще культивировать. Молекулярная масса плазмид, удобных для использования, определена в диапазоне 1-50 млн. дальтон. В качестве удобного вектора для клонирования рекомендована плазмида pSC101, выделенная Коэном в 1972 г. Описана также техника расщепления плазмидной ДНК и способы ее последующего соединения с другими фрагментами ДНК. В патенте отмечалась возможность клонирования множественных генов. Важность клонирования для получения пептидных гормонов рассматривалась на примере паратироидного гормона, гормона роста, гонадотропина, инсулина, адренокортико-тропного гормона, соматостатина и пролактина. Патент не касался применения других, не плазмидных векторов для клонирования ДНК, поэтому методы генной инженерий, связанные с вирусами животных, размножающихся в чувствительных клетках, не были защищены. Также не защищено создание челночных векторов, способных переноситься из клеток эукариот в прокариоты. Вместе с тем в патенте упоминалось об использовании дрожжей для целей генной инженерии.

В августе 1981 г. Станфордский университет огласил условия, на которых могли быть применены методики, описанные в патенте Коэна и Бойера. Представителям научных учреждений было дано право пользоваться ими без каких-либо ограничений. Что же касается компаний, производящих продукцию, выпуск которой обусловлен использованием указанных методик, то они должны выплачивать отчисления в размере 1% (если стоимость продукции не превышала 5 млн. долл.) и 0,5% (при стоимости продукции свыше 10 млн. долл.). Любая компания, заинтересованная в использовании методики, защищенной патентом, до выпуска коммерческой продукции должна была приобрести лицензию у Станфордского университета. Первый взнос для приобретения лицензии составлял 10 000 долл., еще 10 000 долл. стоило ее ежегодное возобновление. За вычетом 15% вся сумма отчислений должна быть поровну поделена между Станфордским и Калифорнийским университетами. Доля первого делилась на три части: треть - Медицинской школе при университете, треть - факультетам медицины и генетики, треть - Стэнли Коэну. Коэн отказался от своих прав в пользу университета, мотивируя такое решение желанием оказать поддержку биомедицинским исследованиям и докторантам. Его примеру последовал Герберт Бойер.

Станфордский университет, бюджет которого превышает 100 млн. долл. и который принадлежит к числу ведущих научных учреждений США, получал не такую уж большую прибыль от внедрения своих патентов. Тем не менее патент Коэна-Бойера в 1981 -1985 гг. принес университету свыше 1 млн. долл. в год, поскольку в нем защищен широкий диапазон методов, используемых в огромном числе лабораторий. По подсчетам (на август 1981 г.), более 200 американских компаний пользовались методикой Соэна-Бойера. Но так как патент защищает дашь методики и процессы, а не конечную продукцию, компании, прибегающие к информации, заключенной в патенте, могут легко избежать выплат - стоит только заявить, что они слегка видоизменили технологию.

В качестве дополнительного условия Станфордский университет оговаривал следующее: компании, приобретшие лицензии, обязаны соблюдать правила по генно- инженерной безопасности, разработанные Национальными институтами здоровья США. Более того, университет поддержал решение Комиссии международной торговли о запрещении импорта нелицензионных товаров, произведенных по технологиям, запатентованным в США. Ранее существовали опасения, что компании могут отказаться от покупки лицензий и выплат компенсации, создавая отделения в других странах. На самом же деле большинство компаний приняло условия Станфордского университета, сочтя их разумными. Так, например, поступили «Цетус» и «Генентек». По сообщению лицензионного отдела университета в конце февраля 1982 г., ежегодные отчисления за лицензии в размере 10 000 долл. в год делали 73 компании. Европейские компании последовали примеру США; американский рынок представляет для них значительный интерес, а отказ от лицензионных отчислений явился бы неоправданным риском и мог помешать экспорту европейской продукции в США.

Станфордский и Калифорнийский (Сан-Франциско) университеты направили в Патентную службу США заявку еще на один патент за подписью Коэна и Бойера. В нем защищались все микроорганизмы, в конструировании которых использованы методы генной ицженерии. Таким образом, оба патента должны были закрыть большинство генно-инженерных методик и новых микроорганизмов, полученных с их применением. Это существенно усилит позицию заинтересованных университетов, которые смогут противостоять любым попыткам вытеснить их из этой сферы. Положения второго патента относятся к любой рекомбинантной плазмиде, полученной методами Коэна и Бойера, при условии, что вектор, ответственный за перенос генов, совместим с клетками организма-хозяина. По определению, данному патентом, как трансформанты можно классифицировать только одноклеточные организмы (микробы и простейшие), но никак не животные или растительные клетки.

Подписание второго патента, первоначально намеченное на 13 июля 1982 г., было отсрочено американской Патентной службой. Станфордскому и Калифорнийскому университетам предоставили 90 дней, чтобы ответить на возражения этой службы. По мнению отдельных экспертов, в случае полного отказа под угрозой мог оказаться и первый патент, а это в свою очередь грозило штрафом не только двум университетам, но и 73 компаниям, которые в 1982 г. согласились на лицензионные отчисления по обоим патентаАм.

В решении Патентной службы нашли свое отражение сомнения относительно происхождения плазмиды pSClOl, предложенной Коэном и Бойером в качестве вектора для клонирования в Е. coli чужеродных генов. Оба ученых полагали, что данная плазмида была получена из природной плазмиды R6-5. Однако экспертиза обнаружила, что в работе, опубликованной Коэном и Чангом в 1977 г., высказывалось предположение о другом предке плазмиды pSClOl. Таким предком, по их мнению, могла быть плазмида Salmonella SP219. Тем самым эксперты Патентной службы усмотрели явное противоречие между выводами статьи и заявкой на патент. Кроме того, они ссылались на письмо Коэна директору Национального института здоровья США (1977), в котором Коэн указывал, что встраивание в плазмиду чужеродной ДНК может происходить как естественный процесс. Но природный процесс не может служить предметом патентования! В ответ на замечания Коэн подтвердил, что в схеме получения плазмиды не может быть никаких сомнений, она полностью воспроизводима, тогда как выводы, приведенные в статье за 1977 г., - не что иное, как гипотеза, одна из многих, касающаяся возможного происхождения плазмиды. Защищая заявку, юристы Станфордского университета добавили, что методы Коэна - Бойера могут быть применены к любым плазмидам, тогда как частота рекомбинационных процессов в природных условиях слишком мала, чтобы найти коммерческое применение в клонировании ДНК.

Как отметил Альберт Холлуин, председатель Комитета по химической промышленности американской Ассоциации патентного законодательства (один из авторов книги «Патентование живых форм», Нью-Йорк, 1982 г.), заяви-1 тели патента не в силах передать сконструированные ими плазмиды всем желающим для копирования. Холлуин объяснил, что прошло полгода с момента подачи заявки, прежде чем Коэн и Бойер передали копию плазмиды в Американскую коллекцию типовых культур. Эта оплошность объяснялась тем, что, по их мнению, живые микробные штаммы, не относились к тому материалу, который должен храниться в Американском депозитарии все время, пока действует патент.

Другое возражение Патентной службы США касалось того, что предмет изобретения, поданного на патентование в ноябре 1974 г., был раскрыт за год до этого. В статье, опубликованной 25 октября 1973 г. в английском журнале New Scientist, американский ученый Эдвард Зифф, который в то время работал в Лаборатории молекулярной биологии в Кембридже, подробно описал ферментативные реакции, сделавшие возможным эксперименты Бойера и Коэна. Статья вышла после конференции, проведенной в Нью- Хемпшире в 1973 г., где Бойер рассказал сотням коллег о своих методах получения рекомбинантных ДНК.

И наконец, Патентная служба задавалась вопросом, почему одним из соавторов патента не стал Роберт Хеллинг из Мичиганского университета, который занимался идентификацией фрагментов плазмидной ДНК в лаборатории Бойера.

Какое бы окончательное решение ни приняла Патентная служба США, все приведенные «за» и «против» свидетельствуют о трудностях патентования микробных штаммов, полученных методами генетической инженерии. Сейчас вряд ли можно указать конкретный путь, который гарантировал бы успех патентования.

А можно ли вообще патентовать живые микроорганизмы?

Согласно патентному законодательству США, которое мало изменилось с момента его принятия Томасом Джефферсоном, предметом патентования может быть любое открытие или изобретение нового и полезного процесса, машины или фабричного продукта. В 1930 и 1970 гг. конгресс США принял законопроект о патентной защите новых разновидностей культурных растений. Решение Верховного суда США, принятое в июне 1980 г., основывалось на том, что для патентования существенно не деление на живое и неживое, а деление на природные продукты, будь они живые или нет, и результаты изобретательской деятельности людей. Бактерия, выделенная Чакрабарти, по мнению большинства членов Верховного суда, явилась результатом целенаправленной деятельности человека и потому оказалась патентоспособной. Причем это был не первый случай патентования бактерии или живого существа. В 1873 г. Пастер запатентовал штамм пивных дрожжей. Если подвергнуть сомнению право на патентование вещей, связанных с живым, то нельзя было выдавать в 1818 г. Велеру патент на синтез мочевины, а тем самым закрыть для патентования все изобретения в области органической химии.

Но критические замечания по поводу решения Верховного суда объяснялись прежде всего опасениями, что патентование микроорганизмов существенно ускорит коммерческое применение новейших методов генной инженерии для получения новых живых форм. Одних волновало приближение «Прекрасного нового мира», описанного Ол- досом Хаксли, мира, в котором под защитой закона лаборатории манипулируют жизнью. Другие считали, что Верховный суд легкомысленно пренебрег разницей между живым и неживым, тем самым поддерживая тех, кто рассматривает жизнь исключительно как физико-химический процесс. В 1946 г. Шрёдингер, Нобелевский лауреат по физике, постулировал, что биологическая материя обладает свойствами, отличными от свойств всех других форм материи. С тех пор прогресс молекулярной биологии и изучение передачи информации в генетических системах подтвердили исключительность свойств живых существ. По мнению Моровица, профессора молекулярной биофизики и биохимии Йельского университета, выдача такого рода патента подразумевает философское толкование, которое может резко расходиться с гуманистическими и теологическими воззрениями большинства американцев.

Однако Патентную службу США беспокоили другие проблемы, связанные с решением Верховного суда. Как характеризовать патентуемый мироорганизм: по условиям культивирования, метаболическим свойствам или синтезируемым продуктам? Как учитывать спонтанные или привнесенные мутации, так или иначе модифицирующие полезные свойства микроорганизмов? Кто может поручиться, что речь идет о подлинно новом микроорганизме, не защищенном более ранним патентом? С аналогичными проблемами сталкивается и французское патентное законодательство. В нем указано, что расы животных, как и различные биологические процессы, направленные на получение новых растений и животных, не составляют предмета патентования. Однако по Закону от 2 января 1968 г., дополненному 13 июля 1978 г., этот запрет не распространяется на микробиологические процессы и продукты, получаемые с их помощью. Различие между «продуктом», т. е. веществом, синтезируемым микроорганизмом, и самим микроорганизмом имеет чисто академический характер, поскольку в отличие от США, во Франции регистрация изобретений не сопровождается столь тщательным изучением заявок. Требуется лишь документированно подтвердить исследование. Патентная служба регистрирует патент, если не доказано, что рассматриваемое открытие уже известно ранее. Вообще возможно патентование процесса производства, бактериального штамма и синтезируемого продукта. По французским законам первое и третье могут быть- защищены, даже если сам микроорганизм и не представляет собой предмета патентования. Такая ситуация, естественно, порождает казусы в тех случаях, когда рассматриваются заявки на один и тот же микроб, но полученный и культивируемый в разных условиях и использующийся для получения различных продуктов.

Французское законодательство, гарантировавшее патентную защиту некоторым видам растений (например, розе), с 1978 г. отказывает в этом разновидностям растений. Исключение составляют культивируемые растения или варианты, новизна которых может быть доказана. Правда, при этом выдается не патент, а документ, предоставляющий заявителю меньше прав. В частности, не запрещается культивировать защищенное растение в небольших масштабах для дальнейшей селекционной работы. Патентная защита штаммов микроорганизмов может помешать селекционерам использовать запатентованные штаммы в качестве отправной точки для получения новых.

Патентное право претерпело важные изменения, последовавшие за подписанием Мюнхенской конвенции 1973 г. Конвенцию ратифицировали 11 европейских стран 1 июля 1978 г., после чего ряд промышленно развитых стран, в том числе Франция, привели свои патентные законы в соответствие с конвенцией.

Один из параграфов (§ 53) конвенции запрещает патентование разновидностей животных и растений, однако этот запрет не распространяется на продукты микробиологического синтеза. В качестве таких продуктов могут рассматриваться и сами микроорганизмы, в особенности штаммы, сконструированные методами генной инженерии.

В декабре 1981 г. Европейское патентное агентство подтвердило, что ограничения патентной защиты не относятся к микробиологическим процессам и продуктам этих процессов. Речь идет о промышленных технологиях, основанных на использовании микроорганизмов, и о самих способах получения штаммов, включая генно-инженерные методики. Это решение агентства и толкование § 53 конвенции указывают на то, что живая природа объекта - отнюдь не препятствие к патентованию. И если нельзя запатентовать живой организм, уже существующий в природе и выявленный экспериментатором, то микроорганизм или другое живое существо, выделенное из природы и видоизмененное для придания ему особенностей, не проявляемых в природных условиях, уже обладает патентоспособностью. Во-первых, такой видоизмененный организм позволяет получить полезные результаты, которые можно запатентовать, и, во-вторых, он сам может рассматриваться как продукт некоего процесса видоизменения.

В 1982 г. Патентная служба Канады включила микроорганизмы, полученные методами генной инженерии, в категорию объектов, принятых для патентования. Толчком к изменению патентного законодательства послужила заявка, поданная компанией «Абитиби прайс пейер». Специалисты компании совместно с учеными из Университета провинции Западное Онтарио сконструировали пять штаммов плесневых грибов, которые предполагалось использовать для очистки сульфитных стоков предприятий комцании. Первоначально заявка была отвергнута, но поаде апелляции заявителей в марте 1982 г. снова вернулись к ее рассмотрению. Повторное изучение методик выделения микробных штаммов и процессов их конструирования в целях очистки промышленных стоков не выявило противопоказаний для патентования. По мнению канадских экспертов, изменение национальной патентной политики, подобно тому как это произошло в других промышленно развитых странах - Австралии, ФРГ, Франции, Японии, Англии и США, - существенно форсирует исследовательскую деятельность и ее применения в различных сферах биотехнологии.

В заключение следует отметить, что патентование бактериальных штаммов, сконструированных методами генной инженерии или какими-либо другими, порождает ряд философских и правовых проблем. Вместе с тем, наряду с принципиальными соображениями следует учитывать и интересы практики и экономики. Решения, ; принятые США и некоторыми другими странами, свидетельствуют об отказе проводить различия между природными и искусственно созданными процессами или объектами. По мнению некоторых официальных представителей биотехнологических компаний, защита с помощью патентов менее надежна из-за связанных с этим трудностей, чем засекречивание исследований и последующее быстрое продвижение на рынок полученной продукции.